Когда я появилась на свет, родители и моя старшая сестра Таня жили в условиях Крайнего Севера, в маленьком военном городке.

Папа, тогда еще младший лейтенант, не мог рассчитывать на дополнительное питание для новорожденного, и меня отправили к бабушке и дедушке в маленький поселок, куда к нам на лето приезжала Таня.

Потом папу перевели служить в Прибалтику, и меня было решено воссоединить с семьей. Я не хотела покидать деда и бабушку, от которых меня буквально отрывали, и в поезде всю дорогу не переставала реветь.

Красивая, приятно пахнущая женщина с длинным красным маникюром, моя мама, называла меня плаксой и раздраженно отталкивала мои ручонки, повторяя: «Прекрати реветь! Ты меня позоришь».

Когда мы приехали в Вильнюс, я увидела встречающую нас Таню и успокоилась. Сестра уже ходила в школу, она всегда и от всех меня защищала. Чтобы мама не злилась, опекала и заботилась обо мне.

Постепенно я привыкла к родителям, считавшим, что из четырехлетнего ребенка уже пора делать самостоятельное существо, способное легко адаптироваться в жизни.

Сейчас, после курса лекций «Системно-векторная психология», я понимаю, к какому типу относились мои родители, стремившиеся сделать из меня спартанку. Мой папа — военный, наделенный от природы кожным и анальным векторами, был хорошим исполнительным служакой, неплохо продвигался по карьерной лестнице и вышел в отставку в звании подполковника. Он привык вести походный образ жизни. Как любого военнослужащего, его могли каждую минуту перебросить в другой регион страны, и он был обязан беспрекословно выполнить приказ. Для военных тылом всегда является дом и жена, воспитывающая детей, умеющая ловко вести скромное хозяйство на казенной квартире.

Моя кожно-зрительная мама закончила медучилище и работала медсестрой. Иногда мне казалось, что мы родились у нее случайно и что на самом деле мы, дети, ей были совсем не нужны.

Старшая Таня легко и беззаботно переносила строгости спартанского воспитания, никогда не ныла из-за разбитой коленки и не спорила с мамой, когда та покупала ей шорты, брюки, футболки и коротко стригла волосы. Таня, сейчас я это понимаю, уретральная, она всегда была заводилой у мальчишек. Куда бы мы ни приезжали, у нее сразу появлялись друзья.

Мне же всегда хотелось иметь косы. Я мечтала вплетать в них красивые капроновые ленты с бархатными крапинками и завидовала девочкам, которых одевали в платья с оборками и кружевами. Однажды, когда мы пошли в «Детский мир» и мама, как всегда, накупила нам практичной одежды (шорты, рубашки, свитера), мы стали торопливо перебегать улицу, чтобы успеть к подходившему автобусу. Мама держала меня за руку. В другой руке у нее были покупки и красивая перламутровая сумочка. Я увидела под ногами что-то блестящее, собралась было нагнуться, но мамина рука с силой дернула меня и потащила к остановке. На автобус мы не успели и стояли в ожидании следующего, а блестящий предмет на проезжей части не давал мне покоя. Улучив момент, я выдернула свою руку из маминой и бросилась обратно на проезжую часть.
Я только помню, как перед самым моим носом затормозила машина. От сильного испуга, оказавшись перед этим железным зверем одна, я замерла и не слышала, что мне кричали.
Вдруг меня подхватили сильные руки и высоко подняли над зеброй. Сначала я подумала, что лечу вверх, потом меня приземлили на тротуаре, с которого недавно шагнула на дорогу, то есть вернули обратно. Я подняла голову и увидела маму, которая стояла на тротуаре ни жива ни мертва. Она была бледная и крепко прижимала к себе пакеты с покупками и свою красивую сумочку. Ей кто-то говорил: «Не волнуйтесь, вот ваш ребенок!», «Следить надо за детьми!». Она ничего не понимала, крепко прижимая свертки.
Дома она «отходила» меня ремнем и поставила в угол на кухне. Мое «Мамочка, прости!» на нее никак не действовало. Весь остаток дня она бегала по квартире, попеременно хватаясь за кастрюли, забывала, где их ставила, брала с полки новую, потом снова оставляла ее где-то. Бралась то за сумку, то за кошелек. Начинала пересчитывать в нем деньги, потом убирала его, доставала снова, как будто никак не могла запомнить, сколько там денег.
Сейчас, пройдя семинары системно-векторного психоанализа, я понимаю, что у людей с кожным вектором в состоянии стресса может быть не совсем адекватное поведение. Им трудно сконцентрироваться, их моторика выражается в мельтешащих, торопливых, мелких движениях. Во время шока, испуга, страха они, вцепившись в свои личные вещи, забывают о детях, женах, престарелых родителях, в первую очередь спасая свое имущество, «нажитое непосильным трудом».
У мамы был стресс, и она никак не могла прийти в себя от произошедшего. Если бы из школы не пришла Таня, я бы так и простояла в углу до ночи, голодная и зареванная.
Потом, когда мама начала снова работать медсестрой в ведомственном детском саду, я часто оставалась одна. Сначала мне было страшно, я цеплялась за ее платье и не хотела отпускать из дома. Она меня отталкивала, захлопывала дверь, и я слышала, как дважды поворачивался ключ в замке. Обиженная, я садилась на пол в прихожей и ревела. Потом на всякий случай дергала ручку двери, но, убедившись, что она заперта, смирялась с положением пленницы и шла в комнату.

Иногда меня охватывал сильный страх, и я пряталась под столом, накрытым синей плюшевой скатертью с золотыми разводами и бахромой. Я тянула ее угол так низко, чтобы он закрывал ту сторону стола, которая была повернута к окну. Наша квартира находилась на первом этаже, и я боялась, что кто-то, заглядывая в окна, может меня увидеть. Я боялась чужих и даже спустя годы мне было страшно оставаться дома одной, особенно если неожиданно кто-то незваный начинал стучать в дверь или звонить.
Папа был занят и возвращался поздно, старшая сестра сопровождала меня в школу только утром. Обратно я возвращалась сама, до сих пор не понимаю, почему мама, работавшая до пяти вечера, не выходила меня встречать, как это делали родители моих одноклассников. Добежав до своего дома, я стремительно влетала в темное парадное, там никогда не было света, и трясущимися руками пыталась вставить ключ в замочную скважину. Мама запрещала звонить в дверь, заставляла нас открывать ее своим ключом.
Когда мне исполнилось 10 лет, весь класс поздравлял меня и еще двух мальчиков с днем рождения. В новой школе, где я училась, было принято, что именинники приносили конфеты и печенье, а на большой перемене раскладывали их на парты. Мне нечем было угостить одноклассников, мама не приготовила конфеты. Было очень стыдно, и я пообещала, что принесу их завтра. Мама категорически отказалась покупать угощение, а я знала, что не смогу пойти завтра в школу. У меня поднялась температура, и я действительно не пошла в школу, заболев скарлатиной. Мама злилась и ругала меня. В кои-то веки папе дали отпуск, и они собрались вместе поехать в Пицунду. Она ни за что не хотела отменять поездку и оставаться ухаживать за мной.
Спасла, как всегда, Таня, заверив маму, что позаботится обо мне и вызовет врача из поликлиники. Мама радостно упаковывала чемоданы, изредка заглядывала в мою комнату и спрашивала, как дела.
«Боится заразиться», — говорила Таня. А мне бы хотелось, чтобы мама тоже заболела скарлатиной и мы бы остались дома вдвоем, а папа и Таня за нами ухаживали. Тогда бы я доказала маме, как я ее люблю, а пока подтверждала это своим послушанием и хорошими отметками.

Папе она даже не сказала, что со мной произошло, просто не пустила его в комнату, сказав, что я немного температурю и сплю.

Родители уехали, мы остались одни на несколько недель, а когда я выздоровела, начались летние каникулы. В школе в этом учебном году я больше не появилась.

До сих пор думаю, почему мама никогда не отмечала детские дни рождения. Мне так хотелось пригласить подруг, напоить их чаем с тортом, но гости у нас бывали редко. Зато родителей часто приглашали на разные мероприятия, и по этому поводу тетя Шура, портниха, всегда шила маме новое платье.

Через два года папу перевели служить в Германию, и мы с Таней остались одни. Мама уехала с ним, изредка присылала нам красивые заграничные открытки и посылки.

Таня, тогда уже студентка, вместо мамы ходила на родительские собрания. Я училась хорошо, была усидчивой, внимательной и серьезной, учителя на меня не жаловались. Казалось, кроме Тани, до меня никому не было дела. Даже сейчас, когда у нас самих уже взрослые дети и живем в разных странах, не проходит дня, чтобы мы не общались.

При живой матери мне всегда ее очень не хватало. Сестра мне ее заменила. Жгучая обида за материнское невнимание глодала меня всю жизнь. Недавно маме исполнилось 75. Я приехала к ней на юбилей. Мама, все такая же стройная, обязательно с маникюром, благосклонно принимала гостей за красиво убранным Таней столом, впадала в воспоминания молодости.

Я не могла удержаться, чтобы не упрекнуть ее в моем не очень счастливом детстве. Мама с удивлением посмотрела на меня: «Разве, я тебе в чем-то отказывала?» Я задохнулась от ярости. Мне хотелось крикнуть: «Во всем, во всем! Ведь вы с папой были не бедные люди…» Но тут ко мне подошла Таня, и я только расплакалась, уткнувшись ей в плечо, а она гладила меня по голове, как в детстве. «Ну вот, посмотрите на нее, она всегда была плакса», — прокомментировала мать. Я дала себе слово, что больше никогда не приеду к ней, даже на похороны.

Меня душили обида и слезы, стоило лишь вспомнить о детстве, юности и о той известной песне, которую мы пели в школьном хоре на концерте, посвященном Дню 8 Марта. «Пусть всегда будет мама!» — громче всех, не совсем попадая в такт, почти кричала я, потому что думала, если мама, сидящая в зале, меня услышит, она обязательно поймет, как я ее люблю. Но концерт закончился, мамы в зале не было. Там были все, кроме моей. У папы был торжественный вечер, и офицеры были приглашены с женами — узнала я от Тани, вернувшись домой.

Я снова рыдала, вспоминая этот эпизод, когда слушала лекцию онлайн. Только теперь это были совсем другие слезы. Я вдруг поняла, почему мама ТАКАЯ, оказывается быть другой для нее было бы противоестественно. Она кожно-зрительная, правда, зрение, как мне кажется, у нее не очень развито. Мне стали понятны ее запреты и слово «Нет!» на каждую просьбу. Я даже поняла, почему так быстро, не дожив до 65, умер папа.

На семинарах я все поняла про Таню, мою любимую сестру, всегда готовую прийти мне на помощь. Мне стало ясно, кто я и почему у меня всегда была такая сильная потребность в эмоциональной связи с матерью.

Я прошла тренинг, из моей жизни ушла боль и обида, мучившие меня более 40 лет. Я даже думаю о том, что если мама доживет, то обязательно поеду на ее 80-летие.

Статья написана с использованием материала онлайн-тренингов «Системно-векторная психология» Юрия Бурлана

Автор: Светлана Фронтцек

Корректор: Наталья Коновалова